Слава, любовь и скандалы - Страница 118

118

— И часто это случается? — спросила Кейт.

— Последние несколько месяцев у него одни неприятности, — объяснила Надин. — Пятеро наших новых манекенщиц ушли работать к Живанши. Летний дом на Сардинии, о котором я тебе говорила, причиняет только хлопоты. Кроме того, Жан Франсуа никак не может найти общий язык с декоратором.

«Вот это да!» — подумала Фов.

— К счастью, — продолжала Надин, — я избавила его от большинства забот. Этот год просто ужасен. В конце концов, Альбен не может не замечать, что стал объектом культа. А ничто не делает человека сталь уязвимым, как всеобщее восхищение. Но что Альбен может сделать? Он обязан выставляться снова и снова, должен рисковать, должен меняться.

— Что же он должен менять? — резко спросил Мистраль, отодвинув тарелку.

— Длину, отец. Жан Франсуа уверен, что мини умерло и пришло время предложить максимальную длину. Но разве эти коровы из публики осмелятся последовать за ним? Смогут ли они подняться до его высоты? Альбен в таком ужасе перед покупательницами и прессой, что я просто не представляю, как он сможет с ними встретиться по окончании показа.

— Тогда зачем он все это делает? — проворчал Мистраль.

— Если кутюрье не выйдет на подиум и не поклонится зрителям, отец, снова поползут слухи. В свете станут говорить, что он покончил с собой, принял слишком большую дозу наркотиков или попал в сумасшедший дом. Этого Жан Франсуа не вынесет.

— И сколько же лет Жану Франсуа? — поинтересовался Мистраль.

— Никто точно этого не знает, даже я, но мне кажется, около сорока.

— Этот тип ведет себя как ребенок. А когда живешь в мире детей, то поневоле опускаешься до их уровня, — раздраженно заметил Мистраль.

— Хватит разговоров о Жане Франсуа, — вмешалась Кейт, торопясь спасти беседу. Ей слишком хорошо было известно мнение мужа о высокой моде, и она представляла, какой ледяной станет Надин, как только услышит критику в адрес Жана Франсуа. — Надин, почему бы тебе не спросить у Фов, как та проводит лето? Девочка совершила удивительные открытия.

Надин посмотрела на мать и поняла по выражению ее глаз, что так и следует поступить. Для общения им не требовались слова. Она едва заметно пожала плечами и повернулась к Фов:

— Ты сегодня удивительно молчалива, Фов. Я слышала кое-что о тебе и очень симпатичном молодом архитекторе. Неужели малышка Фов наконец снизошла до того, чтобы признать существование мужского пола? Ну и как первая любовь?

Надин говорила с таким холодным любопытством, что Фов вздрогнула. Она инстинктивно попыталась найти путь к отступлению, потому что знала: Надин примется играть с ней, как огромная кошка с беззащитной мышью, пока не удовлетворит свой интерес.

— Мужской пол оказался весьма полезным. Не представляю, как я раньше проводила здесь лето, имея в своем распоряжении только велосипед. У этого парня своя машина, и мне удалось убедить его повозить меня по окрестностям. Я сумела увидеть за шесть недель больше, чем за прошлые восемь лет.

— Так у тебя к нему чисто туристический интерес? И ты ждешь, чтобы я тебе поверила, Фов?

— Хочешь верь, хочешь нет. Но я изучаю историю евреев в Провансе.

— Господи, как это странно! Мне казалось, они все в Париже!

— Так думают многие. — Фов едва не рассмеялась, радуясь, что ее маневр имел успех. Надин даже не спросила фамилию Эрика. — Евреи поселились здесь примерно две тысячи лет назад.

— Две тысячи лет? Ты уверена в этом, Фов? — В зеленых, как малахит, глазах Надин зажглось изумление.

— Абсолютно уверена.

Фов отложила вилку, радуясь возможности поделиться тем, что она узнала из книги Армана Моссе.

Девушка сыпала именами, датами, фактами, говорила о папах Александре VI и Юлии II как о своих друзьях, потому что и у того, и у другого личными лекарями были евреи. С искренней ненавистью она рассказывала о папе Юлии III, который приказал сжечь Талмуд.

Она была настолько поглощена темой разговора, что не заметила, какими взглядами обменялись Кейт и Надин, когда она возмущалась тем, что пятьсот лет до Французской революции евреи были обязаны носить заметный желтый лоскут на своей одежде. Мистраль бесстрастно слушал, как она описывала ужасы старых гетто, которые запирали на ночь. Многие поколения евреев влачили там жалкое существование в тесных каморках, когда все остальные могли свободно селиться в плодородной долине Воклюза. Правила, жестокие и строгие, регулировали все аспекты жизни евреев. Никто не прерывал горячий монолог Фов. Она совершенно забыла о времени, когда Надин, покончив с сыром, безразлично поинтересовалась:

— Что с тобой, Фов? Почему это тебя так волнует? Все эти люди давным-давно умерли. Зачем говорить об этом так, словно это имеет значение? Это так странно.

— Ничего странного нет, Надин. Почти на каждой странице я встречаю фамилии Астрюк и Люнель, фамилии моих родственников и… мою.

— Такая древность! Какое же это родство?

— Нет, черт побери, я так не считаю.

Горячность Фов заставила Мистраля нарушить упрямое молчание:

— Хватит! Когда ты вернулась из Кавальона, ты убедила меня, что евреям жилось совсем неплохо, с ними нормально обращались, а теперь ты перечисляешь все эти ужасы и страдания. У тебя настоящая мания!

— Отец, я ничего не знала, жила иллюзиями. — Фов не испугало его неодобрение. — Синагога в Кавальоне была построена около двухсот лет назад, и я по глупости решила, что это говорит об идиллическом прошлом. Но теперь я знаю, что это был очень короткий период, когда евреям позволили жить относительно спокойно. При этом они все равно жили в гетто. До сих пор некоторые люди называют Прованс раем для евреев, но это если сравнивать эти места с другими, где евреев сжигали заживо. Прованс являлся всего лишь лучшей из тюрем для людей, не совершивших никакого преступления.

118