Слава, любовь и скандалы - Страница 122

122

— И?

— Твоего отца забрали бы тоже, если бы не заступничество высокопоставленного немецкого офицера, с которым он подружился.

— Я вам не верю.

— Разумеется, Фов, ты мне не веришь. Поэтому я и говорила о том, как трудно мне будет все тебе объяснить, даже такую мелочь.

— Мелочь?

Кейт с удовлетворением заметила, как побелело лицо Фов. А ведь она практически ничего ей еще не сказала. Как мудро было с ее стороны завоевать расположение Марты Полиссон. Эта женщина, несомненно, тиран, но сплетничает с удовольствием.

— Этот офицер оказался любителем искусства. Он доставал для твоего отца краски, чтобы тот мог продолжать работать, вычеркнул его фамилию из списка тех, кого должны были угнать на работу в Германию. Твой отец создал несколько шедевров за эти годы, но, если бы люди узнали об этом, его бы назвали коллаборационистом.

— Почему вы мне об этом рассказываете?

— Чтобы ты поняла, как много требует от твоего отца его гений. Когда Жюльен рассказал немцу о молодых бездельниках, укравших у него его драгоценные простыни — во время войны он использовал их вместо холста, — он не подозревал, что это партизаны. Это было трагическое недоразумение, и он так и не смог простить себе этого. Их было двадцать человек, все расстреляны на месте. Жюльен никогда бы и не узнал, что с ними случилось, если бы немец не вернул ему простыни.

— Я не верю ни единому вашему слову. — Фов буквально захлебывалась от ярости. — Вы намеренно лжете мне, да и какое это имеет отношение ко вчерашнему ужину? Я говорила о том, как евреи жили в Провансе до Великой французской революции, а не во время войны!

Кейт вздохнула и на мгновение закрыла лицо руками. Вот оно, радостно подумала она, наконец-то!

— О Фов, — слабо заговорила она. Ее голос звучал негромко, просительно, словно умоляя девушку проявить благоразумие. — Это был всего лишь пример. Во время войны происходит много печального, трагического, непоправимого. Я всего лишь хотела показать тебе, какой была ситуация в Фелисе, когда евреи обратились к твоему отцу за помощью.

— Евреи? Какие евреи?

— Еврейские семьи из Парижа, пытавшиеся спастись от оккупации, перебраться в свободную зону. Они шли и шли к нему под предлогом того, что когда-то дружили с ним в Париже или приезжали сюда перед войной по его приглашению. Иногда это были всего лишь знакомые его знакомых. Марта рассказала мне об этом… О Фов… Это так сложно объяснить человеку твоего поколения… Что ты можешь знать о войне? — Кейт ссутулилась в кресле, ее лицо стало замкнутым и серьезным.

— Что сложно объяснить? — Сердце Фов отчаянно билось, ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Девушке хотелось убежать из спальни Кейт, словно дом был охвачен огнем и ей грозила смертельная опасность.

Кейт сделала вид, что собирается с силами, и спокойно продолжала, не поднимая глаз от ковра:

— Твой отец приказал Марте и Жану построить стену внизу на шоссе, чтобы закрыть дорогу в «Турелло». Он не хотел, чтобы беженцы, евреи или французы, беспокоили его, мешали ему работать. Разумеется, ему пришлось закрыть главные ворота, потому что люди пробирались сюда и сквозь леса. Твой отец понимал: стоит ему проявить слабость, позволить хотя бы одному еврею провести ночь под его крышей, он окажется в опасности. Любой француз, помогавший евреям, рисковал жизнью.

— А как же те французы, которые все-таки помогали евреям, сражались в Сопротивлении, подрывали немецкие поезда? — напряженно поинтересовалась Фов.

— Это были обычные люди, Фов, их жизнь значила меньше, чем жизнь твоего отца. Ему пришлось выбирать между живописью и помощью беженцам. Я абсолютно уверена, что Жюльен сделал правильный выбор. Я молюсь, чтобы ты согласилась со мной. Твой отец счел, что должен быть верным только своей работе. Ты достаточно взрослая, чтобы понимать это.

— Взрослая, — повторила Фов. — Взрослая?

— Но пойми, они должны были уйти! Их никто не звал сюда, а они все шли и шли. Они могли нарушить его душевное равновесие. Эти евреи помешали бы ему писать, даже если бы никто ни о чем не узнал. Но рано или поздно в деревне все становится известно, и кто-нибудь мог донести на него властям. Поэтому, Фов, твои разговоры о евреях огорчают отца… Он вспоминает всех тех людей, которые приходили сюда и звонили в колокольчик у входной двери.

— Откуда вам об этом известно? Вас здесь не было! Если вы говорите так со слов Марты, то я не поверю ни единому вашему слову, потому что она лжет!

— Ты все еще не понимаешь, Фов. Зачем мне лгать тебе? Речь шла о работе твоего отца, разве ты не знаешь, что это значит? Ничто не может быть важнее.

— Лгунья!

— Спроси Адриана Авигдора, если ты не веришь мне.

— Что?

— Ты слышала. До войны он был лучшим другом твоего отца. Но твой отец даже ему не открыл дверь. Авигдор сам мне об этом рассказал, когда отказался дальше вести дела Жюльена. Я ждала, что Адриан тебе обо всем расскажет, и боялась этого. Судя по всему, Авигдор проследил за судьбой тех, кто приходил сюда. Это были в основном люди искусства. Его личная неприязнь к твоему отцу была просто пугающей. Он вел себя так, словно твой отец был в ответе за то, что в Европе шла война, что многие из этих несчастных погибли.

— Погибли…

— Фов, я была обязана сказать тебе. Ты должна прекратить дискуссии на исторические темы за столом. Прошу тебя, дай мне слово…

Кейт не пришлось договаривать фразу до конца. Она смотрела вслед Фов, вылетевшей из ее спальни. Нет, ничего важного она не упустила. Дело сделано.

122