Слава, любовь и скандалы - Страница 156

156

Нет, она ничего не слышала о Мари-Бланш и Филиппе. Она вообще не была в курсе светских сплетен, потому что ее никуда не приглашали. Если выбирать между принцессой Мари-Бланш и Надин Дальма, люди, разумеется, выберут принцессу. Надин и сама бы так поступила. Какие тут могут быть сравнения!

Вручая чаевые месье Александру — невероятные, огромные чаевые, он даже не сумел скрыть удивления, — Надин думала только об одном: как удачно, что сегодня она надела черный костюм. Отныне она станет носить только черное. Найдет небольшую парикмахерскую у самого своего дома, где не встретит своих друзей. Вернее, знакомых. Друзей у нее нет. Она станет носить траур по своему отцу и решать, что делать дальше со своей жизнью, в которой ее будут называть бывшей помощницей Жана Франсуа Альбена и бывшей супругой Филиппа Дальма. Ведь кто такая Надин? Кому до нее есть дело?

Надин шла по улице, оглядываясь в поисках такси. Она не увидела свободную машину, потому что ее внимание привлек огромный заголовок из «Франс суар» на прилавке газетного киоска: «Фов Люнель. Станет ли она носить фамилию своего отца, художника Мистраля?» Неужели кому-то есть дело до того, что станет делать этот ублюдок, эта самозванка, шлюха подзаборная? Почему с ней носятся так, будто она единственная дочь Мистраля? «Я, — хотелось закричать Надин во весь голос, чтобы услышали прохожие, — это я дочь Мистраля!»

Фов поселилась в гостинице «Монастырь» в Вильнев-лез-Авиньон, а когда та в ноябре закрылась на зиму, переехала в Авиньон, в отель «Европа».

Однажды утром, когда ноябрь уже подходил к концу, она отправилась в Фелис во взятом напрокат «Пежо», чтобы до исхода дня решить наконец, что делать с «Турелло». Вопрос, что делать с картинами, был решен. Накануне их тщательнейшим образом упаковали, погрузили в специальные фургоны и отправили в Амстердам, откуда они начнут свое триумфальное шествие по музеям всех континентов, неся свое послание о братстве людей по всему миру. Наступит день, когда полотна вернутся к ней, но пока серия будет принадлежать всему человечеству.

Последние несколько дней дул мистраль, и Фов надела плотный одноцветный жакет поверх кремового ирландского свитера крупной вязки. Но в это утро ветер оставил Люберон в покое так же неожиданно, как и примчался. Единственным признаком приближающейся зимы были опустевшие поля. Высокие кипарисы по-прежнему оставались зелеными, а листва оливковых деревьев отливала живым серебром. У ворот многих ферм хозяева выставили столы со спелыми фруктами на продажу. Фов остановилась возле одного из них и купила яблоко и грушу на завтрак.

Она явно прибавила в весе, размышляла она. Но все были такими гостеприимными. Как бы Фов ни уставала к концу дня, она обязательно оказывалась за плотным ужином с Жаном и Фелицией Перрен, или с профессором Даниэлем и его женой Селиной, или с кем-нибудь из новых друзей, которых она приобрела в Апте, Авиньоне, Боннье. В Фелисе она часто обедала с Луизой и Софи, оставшимися такими же веселыми сплетницами, несмотря на замужество. И разумеется, Фов была частой гостьей в доме Адриана и Бет Авигдор.

Эрик появлялся редко, хотя Фов казалось, вопреки здравому смыслу, что ему следовало бы видеться с ней чаще. Но он наблюдал за строительством двух новых домов в Ле-Бо по другую сторону Люберонских гор. Эрик вынужден был не спускать глаз с рабочих, потому что мастеровитые жители Прованса не стали более предсказуемыми оттого, что спрос на их услуги повысился, поэтому ему приходилось практически жить в Ле-Бо.

Фов уверяла себя, что Эрик сильно занят, как и она сама. Их встречи стали такими редкими не умышленно. Но неужели он действительно не мог найти для нее побольше времени? Почему он не горит желанием видеться с ней? Девять месяцев назад этот мужчина хотел, чтобы она бросила все и стала его женой. А теперь родители Эрика относятся к ней с большей любовью, чем он. К чертям Эрика Авигдора! Пусть проводит свою жизнь, бродя по пятам за рабочими, мрачно подумала Фов, доставая из сумочки связку ключей, ставшую привычной и незаметной, как губная помада. Сейчас она откроет входную дверь в «Турелло».

Фов прошлась по гостиной, проверяя, вынесла ли Дюсетта, нанятая ею служанка, у которой сегодня был выходной, пепельницы и не оставила ли стаканы на большом столе. Вчера Адриан Авигдор, Жан Перрен и господа из музея Амстердама вместе с Фов отмечали отправку кавальонской серии. Но комната выглядела даже слишком чистой, с выстроенными по ранжиру подушками на диванах, блестящими крышками столов. Фов не покупала цветов, потому что не жила в «Турелло». Дом стал похож на офис в воскресенье. Фов поежилась и отправилась на кухню, где обнаружила остатки вчерашнего пиршества, аккуратно убранные в холодильник: холодные цыплята, гусиный паштет, несколько сортов сыра и почти полная бутылка белого вина.

Расставив все на столе, Фов приняла решение сесть на диету со следующего дня. Через неделю, ко времени возвращения в Нью-Йорк, она должна сбросить те пять фунтов, что набрала в Провансе.

Поместье, конечно, придется продать, иначе запустение неминуемо, а это так грустно. Как новые хозяева поступят с мастерской, задалась вопросом Фов, оказавшись у ее дверей. Студию можно использовать как игровую, даже поставить там стол для пинг-понга. Жан Перрен отдал ей ключ перед отъездом. Фов поняла, что еще ни разу не видела мастерскую без картин, и замешкалась на пороге. Хочет ли она войти? Нужно ли ей входить? Осмелится ли она войти?

Фов приказала себе не молоть ерунду и отперла дверь. Мастерская, всегда казавшаяся ей огромной, поразила ее своими скромными размерами. Фов сообразила, что все дело в пустых стенах. Работы ее отца всегда открывали доступ в другое измерение, уводя взгляд за пределы мастерской. А теперь это были всего лишь высокий стеклянный потолок, окна, штукатурка.

156