Слава, любовь и скандалы - Страница 69

В основном бежавшие были евреями, и лишь немногие из тех, кому Мистраль отказал в помощи, пережили войну.

В июне 1942 года, идя в похоронной процессии за гробом матери, Адриан Авигдор понял, что теперь он может уехать из Парижа. Он поправил пиджак, чтобы ярко-желтая звезда Давида с черными буквами на ней, складывавшимися в слово «еврей», была хорошо видна. В Париже очень часто задерживали женщин, носивших сумочку так, чтобы скрыть заметную издалека звезду. Накануне арестовали мужчину, у которого звезда оказалась неаккуратно пришита. На прошлой неделе старенькую соседку Авигдора забрали и увезли неизвестно куда, только за то, что она вышла забрать почту в халате, на котором, разумеется, никакой звезды не было. По приказу от 29 мая 1942 года каждый еврей должен носить три звезды. Авигдору пришлось отдать карточки на текстиль за каждую из них.

Когда Авигдор два года назад решил остаться в Париже, он не мог предвидеть ничего подобного. А кто мог? Его мать была так изуродована артритом, что никуда ехать не могла. Они вместе смотрели из-за скрытых жалюзи окон его квартиры на бульваре Сен-Жермен на исход парижан.

Дни и ночи напролет людская толпа текла прочь из города. Французы пускались в дорогу на любом транспорте, бросая его, когда кончался бензин, чтобы продолжать путь пешком. Они несли плачущих детей, укрываясь от жаркого июньского солнца под зонтиками и соломенными шляпами, толкали перед собой детские коляски, наполненные бесполезными, но дорогими сердцу вещами. Фермеры тянули за собой коров, несли в деревянных ящиках домашнюю птицу.

— Уезжай, Адриан, уезжай, — упрашивала сына мадам Авигдор. — Я старуха. Ты не должен оставаться из-за меня. Мадам Бланше из квартиры напротив предложила ухаживать за мной. Уезжай из Парижа, сынок, пока еще есть возможность.

— Мама, не говорите глупости. Вы только взгляните на этих людей. Они не понимают, что делают. Это же стадо. Уверяю вас, у меня нет намерения присоединиться к нему. Разве могу я оставить моих художников, мою галерею?

Авигдор не стал говорить старушке, что не испытывает ни малейшего доверия к мадам Бланше и не хочет оставлять мать одну, когда в городе вот-вот появятся немцы. И он не лгал, ему и в самом деле необходимо было спасти множество картин, оставленных ему теми, кто решил бежать. Он не мог бросить полотна на произвол судьбы. Кто знает, что сделают с ними германские варвары? Гитлер ненавидел современное искусство. В глазах нацистов даже старина Пикассо был дегенератом. Так что Авигдор просто обязан был остаться.

И теперь, два года спустя, он мог только мрачно улыбнуться, вспоминая свою браваду, хотя и сейчас он принял бы точно такое же решение. Авигдор радовался тому, что ему удалось скрасить последние дни матери, и тому, что бедная женщина прожила недолго после приказа всем евреям старше шести лет нашить на одежду звезды Давида.

Но мать Авигдора прожила достаточно долго, чтобы отстоять на изуродованных болезнью ногах многочасовую очередь в префектуре Парижа и зарегистрироваться как еврейка.

Благодарение богу, она уже не узнает, что всем евреям Франции, вне зависимости от того, сколько веков они прожили в этой стране, запретили иметь свое дело или профессию, запретили пользоваться телефоном, покупать марки, посещать рестораны, кафе, библиотеки и кинотеатры, сидеть на лавочке в общественных скверах и парках. «Хорошо еще, — с мрачной иронией подумал Авигдор, — что нам разрешили покупать еду один раз в день с трех до четырех часов дня, когда большинство магазинов закрыты».

Авигдор знал, что Сутин нашел приют в Турени. Друг Авигдора и тоже дилер Канвейлер жил в Лимузене под именем Керсена, Пикассо продолжал работать в Париже, как и сотрудничавшие с немцами Кокто и Вламинк.

Галерею Авигдора конфисковали, и последние несколько месяцев он собирал информацию о том, как выбраться из Парижа. Главный его помощник Пола Деланд умерла несколько месяцев назад от сердечного приступа, и ресторан «Золотое яблоко» закрылся.

Пола с первых же дней стала активной участницей Сопротивления.

— Я тренировалась ради этого всю жизнь, — весело объявила она Авигдору. — Я всегда знала, что есть множество причин не уезжать из Парижа, а теперь я нашла самый лучший предлог. Я сижу здесь и помогаю другим уехать.

После первого приступа паники многие парижане вернулись в город. Те, у кого оставались деньги, не скрываясь, обедали и ужинали в ресторанах черного рынка и не испытывали чувства вины, так как десять процентов от уплаченного по счету шло на благотворительность. Как и большинство французов, Авигдор пользовался услугами черного рынка, чтобы не умереть с голода. Там отоваривались все, у кого были деньги.

Хорошенькие женщины носили новые шляпки. В кафе интеллектуалы продолжали вести жаркие споры. Люди все так же влюблялись, венчались в церкви, женщины рожали детей. Но не было ни одного человека, чья бы жизнь полностью не изменилась.

Авигдор пытался угадать, кому можно доверить свою жизнь, обратиться за фальшивым удостоверением личности и аусвайсом. Достать можно было абсолютно все, от явной фальшивки до подлинных документов, выданных полицией.

Нашлись надежные люди и еще оставались деньги, чтобы заплатить и выбраться из Парижа, ставшего для многих тюрьмой.

Две недели спустя Адриан Авигдор, обладатель удостоверения личности без надписи «еврей», необходимого аусвайса, карточек на продукты и одежду, ехал в битком набитом поезде, следующем на юг. Он сменил приличный городской костюм на синий комбинезон фермера и не спускал глаз с драгоценного для него велосипеда.